Я лёг на пол и заглянул в подвал:
– Темно!
Ча-ча нашарил какой-то фонарик и посветил мне.
– И точно, одни книги! – удивился я. – Целая государственная ленинская библиотека! Ладно, вылазь давай, старушка ты моя, библиотекарша очкастая!
Большой, размером с сам зал, подвал полностью заставлен полками с книгами. Удивительно. Или тут жили ценители и знатоки литературы, или я не знаю, что и подумать. Ну, не вместо дров же они книгами запаслись. Не знаю.
Мы вышла на улицу.
– Ну, нашли чего? – глядя на наши пустые руки и недовольные лица, с усмешкой спросил Сосед.
– Там русские жили. Иконка даже у них есть.
– Ага, библиотекари какие-то, в очко знатокам их! – перекривился Ча-ча. – Они и жрали, наверно, книги. На завтрак – книги, на обед – книги, на ужин…
– Кончай а, ты как ребёнок прям.
Вышли со двора. Где-то недалеко стрекотали пулемёты, а мы, с пустыми руками, стояли и думали, как жить дальше.
– Скоро возвращаться надо уже.
– Знаю! Давай так, проверим вон тот дом – и назад.
– И там нас ждут сказочные богатства?
– Пошли!
Не то, чтоб калитка, ворота оказались открытыми. Проверив их на предмет растяжек, я и Ча-ча забежали во двор и присели под окном веранды. Сосед прикрывал с улицы. На корячках, стараясь не шуметь, медленно подобрались к двери, осмотрелись.
– Мне видно: дверь не заперта! – и только Ча-ча протянул руку к двери, как она настежь распахнулась.
Держа в одной руке рулон туалетной бумаги, а другой – опираясь на косяк, на пороге, в трико со свисшими коленками, в модных белых кроссовках и помятой спортивной олимпийке, появился мертвецки пьяный мужик. Среднего возраста, лет сорока. Волосы дыбом в разные стороны, недельная щетина на щеках, за километр – запах перегара. Очумелыми глазищами посмотрев на нас сверху вниз, он заплетающимся языком произнёс:
– Сюре дика ейла ха.
– Руки вверх, контра! – вскакивая, заорал во всю глотку Ча-ча. – Думал, свои здесь шастают? Ждал кого-то? Сучччара!
Мужик молниеносно поднял руки, выронил бумагу. Ча-ча ткнул ему в пузо ствол АКСа.
На крик во двор вполз Сосед. Не вставая, он поинтересовался:
– Случилось чего?
– Всё в норме! – кивнул Ча-ча. – А ты чё лежишь, ползаешь?
– А вдруг из дома обстреляют?
– Есть ещё кто в доме? – чуть не оглушил мужика Ча-ча. – Обманешь, сука, я тебе кишки выпущу! Я тебе тут не Минздрав, предупреждать не буду, если что подозрительное – стреляю сразу! Одно лишнее движение – всё, хана тебе, шурик!
– Нет, нет, в доме никого нет! – задёргал головой мужик. – Я один здесь, все ушли давно, в деревню поехали. Неделя я один. Один!
– А ща мы и проверим. Руки за голову! Иди первым!
– Да, да, я понял! Не стреляй, не надо! Не убивай! У меня отец совсем больной, один останется – не выживет!
– Где он?
– В подвале сидит!
– Ты же мне только заливал, что в доме никого нет!
– В доме – никого, в подвале – отец. Он старик совсем.
– А ты чё не ушёл в деревню? Воевать остался? Дудаевец? Где оружие?
– Я мирный человек. Рабочий. Всю жизнь на стройке работаю. Экскаваторщик я. Мне война совсем ни к чему. Война для Дудаева и его подельников. Рабочему человеку много не надо. Я и стрелять не умею.
– Ща мы всё проверим! Ну-ка ладони покажи! И плечо! Живо! – обшмонал мужика Ча-ча. – В дом!
Прошли в дом. Осмотрелись. Видать, мужик не врал, что простой рабочий – обстановка в доме доказывала это, никаких излишеств, только самое необходимое.
Вдвоём с Ча-чей спустились в подвал, Сосед с чеченцем остались наверху.
В подвале, между стеллажами и полками, заполненными банками с маринадом, на зелёной старой софе лежал дед. В одежде, в узкой маленькой папахе, из-под которой торчали седые волосы, в белых шерстяных носках. Старый-старый дед. Рядом лежал ошкуренный деревянный посох.
– Здорово, дед! Как здоровье? Оружие есть?
– Агуэбилляхи мина шайтану раджим! Бисмилля иррохманиррохим!
– Чё ты пищишь? Оружие, говорю, есть? Или у тебя трость, как у Джеймса Бонда, стреляющая?
– Нет, ничто нет, – еле выговаривая слова, с сильным акцентом прошипел дед.
– Точно? Ты не бойся. Детей, стариков мы не трогаем, мирных не трогаем! Мы оружие ищем. Водку изымаем. Водка есть? Самогонка или медовуха?
– Эй, солдат, – нагнувшись в проём в полу, крикнул сверху пьяный чеченец, – там самогонка есть! В углу, за софой. Хороший совсем самогонка. Забирай!
Ча-ча, заслышав заветное "самогонка есть", ринулся шарить по углам. Найдя шестилитровую стеклянную бутыль, наполненную по горло белой мутной жидкостью, он заулыбался:
– Я же говорил! Где Ча-ча – там удача! Усман, лезь наверх, примешь у меня. Не разбей, осторожно!
– Ладно, дед, аксакал, не обессудь, вассалам, пока! – я стал подниматься по лестнице наверх. – Ча-ча, давай, не тяни! Почапали!
– Всё будет чики-пуки, дед! До скорого! – нежно обнимая бутыль, Ча-ча встал на лестницу и, едва не кувыркнувшись, передал бутыль мне наверх.
– Достали? Слушайте, давай выпьем, а, солдаты, – несмело поглядывая на родной бутыль, с жалостью предложил хозяин дома. – Это совсем последнее у меня. Всё равно, столько не унесёте, тяжело, не удобно будет.
– А ты за нас не переживай, моджахед копчёный, сами разберёмся. Скажи спасибо, что тебя, с твоим дедом, не замочили сгоряча. А то, вызову вертушку и скажу им, что ты – родственник Дудаева, а они быстро сравняют твой дом с землёй.
– Не надо так. Я не родственник. Родственник был бы – здесь не сидел бы давно. Мирно давай. Выпьем за здоровье и разойдёмся.
– Да чё ты всё "бы", да "бы". Наливай!
Тяпнув по стакану самогонки, отличной, надо сказать, самогонки, мы тепло попрощались с хозяином дома, отлили огненной водички себе в трёхлитровую банку, оставили остальное "на память деду", и пошли искать своих.
Петляя в темноте по одинаково разрушенным улочкам частных домов, мы с трудом нашли "дорогу к дому", и вышли к знакомым до боли кварталам.
Шли молча. От напряжения нарваться на засаду или попасть под обстрел, мой легкомысленный хмель как рукой сняло. Я с опаской думал о будущем. В голову лезли силуэты обгрызенных, очумевшими от повсеместного безумия собаками, тел несчастной женщины и её ребёнка. Совсем недавно, они, как самые обычные люди, жили и работали, росли и мечтали, строили планы на будущее, а может, и на море собирались поехать. И вот – всем мечтам конец, а вместо золотистого песка на тёплом пляже, они лежат на холодной земле прожжённого до самих корней деревьев Грозного. Были люди, и, наверное, не самые плохие люди, и вот, секунда, и нет людей. Жестоко, но это реальность сегодняшнего дня. Дня, в котором живу я. Живу сегодня, прямо сейчас. Так, под чёрными крыльями необузданной, ненасытной смерти, проходит моя жизнь. Моя единственная жизнь. И у меня не будет другой жизни, только эта. В нашем мире, в мире, где живу я, существуют миллионы различных способов убить, стереть с лица земли, уничтожить человека, а способ родить – один. Чтобы убить человека – хватит и секунды, чтобы родить, а затем и воспитать, сделать человека человеком, а не человекоподобным – нужны тысячи и тысячи минут упорного целеустремлённого труда. Природа человека жестока и беспощадна, но сама мать-природа, стихия, импульс, ещё более жесток с человеком.
– Усман, ты чё, уснул что-ли? Ты хоть дышишь, нет?
Я встрепенулся. Безумными глазами посмотрел на Соседа. Качнул головой:
– Не сплю.
Мы почти дошли. Осталось перейти последнюю улицу. Мы вышли со двора на широкий асфальт, и совершенно открыто и уверенно пошли на противоположную сторону. Оттуда, нам навстречу, так же неспешно и уверенно шли трое мужчин. Мы поравнялись. В чёрных вязаных шапочках, в мятых, пропитанных гарью линялых фуфайках и в китайских спортивных штанах, с калашами наперевес, слева в метре от нас остановились три духа. Среднего возраста: высокие, крепкие, гордые хозяева своей страны. Они молча смотрели на нас, мы молча смотрели на них. Мы: невысокие, худые, усталые российские солдатики. Что мы делаем на их земле? Выполняем приказ. Чей? Правительства Российской Федерации. Для чего? Для восстановления конституционного порядка. Какого порядка? Кому это нужно? А вот это уже не наше дело.
Прошло около минуты. Я спокойно, без всякого волнения, глазами понятливого, готового к собственной смерти великовозрастного старца, смотрел в глаза одного из чеченцев. Ни испуга, ни переживаний. Наоборот, своим спокойствием я прожигал его глаза насквозь. Он, не встретив ожидаемого страха во взгляде ненавистного салаги-агрессора, немного растерялся. Постояв ещё немного, чеченец отвёл глаза и, отвернувшись, неторопливо пошёл своей дорогой. Остальные, чуть погодя, последовали его примеру.
Мы снова шли молча. Ча-ча, обняв бесценную банку, Сосед, с гранатой в руке, я, с чистой совестью. Мне было так хорошо, будто какой-то тяжкий груз, который я долго повсюду таскал с собой, спал с моих плеч. Я улыбался.
